Новое литературное обозрение — Культура интерпретации до начала нового времени

Культура интерпретации до начала Нового времени

Новое литературное обозрение, № 102, 2010
М. Шумилин

Время комментариев и время без комментариев

Литературоведческая практика в ХХ в. переместила интерпретацию текста со своей периферии в центр¹. Если в Лейпцигском университете времени Готфрида Германа и Морица Гаупта, по словам Макса Мюллера, «одна остроумная конъектура или одно указание на то, что некий список восходит к другому, вознаграждались [оценками] “Doctissime” или “Excellentissime”, но работа об Эсхиле и его воззрениях на власть богов над миром удостоилась лишь одобрительного кивка»², то к концу XIX в. кругозор немецкой науки, с ее сциентистским снобизмом, несколько расширился и включил в себя интерпретативные операции, напоминающие работу с рукописями, такие как Quellenforschung (поиск источников) или реконструкция утерянных произведений на основе цитат и пересказов. Постепенно интерпретация текста сама по себе во все большей степени воспринималась как легитимная, а идеально наукообразные формы филологии вроде критики текста теряли престиж; завершился этот процесс где-то во второй половине ХХ в.

Но не только практика литературоведения со временем все чаще тяготеет к интерпретированию. Философия и гуманитарная наука ушедшего столетия также все больше мыслили себя через герменевтику, науку об интерпретации. «Дело имеешь скорее с толкованием толкований, нежели с толкованием предметов» — этой цитатой из Монтеня Жак Деррида предваряет статью 1966 г. о состоянии гуманитарных наук³. Изыскания Хайдеггера в области герменевтики порождали и комментариеобразную работу с конкретными текстами, вроде поэзии Гёльдерлина или басни о Заботе из мифографического свода Гигина. И некоторые вненаучные сферы деятельности тоже все больше мыслятся как интерпретирующие: так, модное сегодня исследование интертекста часто смотрит на аллюзии как на комментарий к предшествующему тексту⁴ (концепции «заимствований», «подражаний» и «реминисценций», использовавшиеся для описания аллюзий до статьи Джорджо Паскуали 1942 г. и работ его американских коллег, оставляли этот аспект интертекстуальности без внимания)⁵.

Казалось бы, все идет к наступлению эпохи комментариев. И в то же время — кто сейчас воспринимает комментаторские практики как центральные для культуры в такой степени, в какой они были центральными, скажем, для раввинистической культуры или для западной схоластики? Комментарий в собственном смысле слова очевидным образом оказался сегодня маргинальным жанром. Как объяснить этот странный разлом? Когда понимание отделилось от комментария? Как именно функционировал комментарий до того?

Примерно так можно было бы обозначить вопросы, подразумевавшиеся составителями сборника Культура интерпретации до начала Нового времени. На самом деле это не такая уж очевидная постановка вопроса для амбициозного проекта, претендующего на универсальную значимость и актуальность как минимум для всех филологов-практиков: а что претензии быть не просто собранием работ по антиковедению, гебраистике и медиевистике у сборника есть, ясно уже из помещенной на тыльной стороне обложки аннотации. Обычно, пытаясь писать о старинном комментарии, ученые подчеркивают, как полезно и поучительно для нас изучить опыт древних интерпретаторов, или, во всяком случае, указывают на общие черты комментаторских культур с «нашей»⁶. Но как занять аналогичную позицию торговца нужными для всех вещами, если ты заявляешь, что просто делаешь «шаг на пути к созданию такой истории (истории комментария. — М.Ш.)» (формулировка из той же аннотации); если ты, хотя и называешь сборник «Культура интерпретации» (что отдает герменевтикой и чем-то более общим, чем если написать просто «Культура комментария»), тут же добавляешь «до начала Нового времени»? «История», «до начала» — ясные знаки, что книга «не про нас».

На самом деле, впрочем, «до начала Нового времени» — обманчивая фраза: три статьи посвящены XVI—XVIII вв., а одна даже XIX в. (подразумевается, что это статьи о европейской культурной периферии, где средневековые традиции дольше оставались живыми). Но, так или иначе, установка не обсуждать судьбу комментария в современном обществе в сборнике соблюдена.

Экспликация смысла такого подхода содержится в программном «Введении», написанном Ю.В. Ивановой. Точкой отсчета для сборника Иванова мыслит конференцию «Комментарий в культуре: история и современность», прошедшую в Институте гуманитарных историко-теоретических исследований ГУ-ВШЭ в 2006 г.⁷ Однако конференция, как видно и из ее названия, как раз подразумевала осмысление значения комментаторских традиций в современной перспективе, с привлечением специалистов по философии XX в. Идеология сборника в каком-то смысле полярно противоположна идеологии конференции и основана на той мысли, что попытка найти в современном мире место для комментария в целом не удалась. Комментарий стал маргинальной, служебной практикой, которой странно отводить сколько-нибудь важную роль. Даже те доклады, где провозглашалось «наступление новой эпохи комментария» (с. 6), согласно Ю.В. Ивановой, своей парадоксальностью только подчеркивают, насколько неочевидна актуальность комментария сейчас: в традиционном обществе усилия по оправданию комментария выглядели бы просто излишними.

Материалы сборника ограничены тем пространством, в котором комментарий оказывается на своем месте. Как же представить такую книгу о времени комментариев, опубликованную во время, радикально изменившее функции комментария? Как подходят к своим текстам сами авторы опубликованных материалов?

Часть работ, как можно было ожидать в такого рода сборнике, конечно, просто изучает выбранное явление как таковое. Сборник ориентирован на разбор конкретных комментаторских практик, и потому многие статьи посвящены тому, какой способ комментирования содержится в рассматриваемом тексте. Несколько работ представляют собой просто перевод текста, снабженный введением и комментарием: в частности, в сборнике помещены переводы третьей книги «О христианской науке» Августина (Ю.В. Иванова, С.А. Степанцов), его же проповедей 73 и 73А (С.А. Степанцов), «О шести днях творения» Теодориха Шартрского (О.С. Воскобойников, П.В. Соколов), фрагмента о вечности движения из VIII книги «Вопросов на книги Физики» Иоанна Жанденского (П.В. Соколов), главы из «Четырех книг об истинном христианстве» Йоханна Арндта, двух фрагментов из «Готтхольдовых размышлений по случаю» Кристиана Скривера (П.А. Серкова), толкования Никодима Святогорца на первый антифон 4-го гласа (О.А. Родионов) и фрагмента из свода «О превосходстве богословия» Георгия Корессия (А.В. Марков).

Можно выделить несколько типов выбираемого для изучения материала: вопервых, это может быть собственно комментарий или текст, фактически функционирующий как комментарий (большинство перечисленных выше текстов, а также «Кредо» Жана де Жуанвиля, миссал Сен-Никез и «Сад утешения» в рукописи BnF fr. 9220 (О.С. Воскобойников), «Книга чудес святой Фиды» Бернара Анжерского (В.В. Смирнова), «Историческое зерцало» Жана де Винье (Л.В. Евдокимова), «Духовный брак» Яна ван Рюйсбрука (М.Л. Хорьков)). Вовторых, это могут быть теоретические рассуждения о принципах комментирования (из переведенных текстов — «О христианской доктрине», а кроме того, высказывания Себастьяна Франка о принципах толкования Библии (В.В. Арсланов)). В-третьих, это может быть какая-то традиция комментария и культура интерпретации в более широком смысле: раввинская (А.И. Шмаина-Великанова) и библейская и постбиблейская иудейская традиция (Е.А. Молодов, А.Б. Сомов), культура диспутов средневековых западноевропейских университетов (Т. Ренч), протопиетистская культура аппликативного толкования Писания в Германии XVII в. (П.А. Серкова), культура раннехристианского обучения по Библии (П. Б. Михайлов), научная культура поствизантийских греков раннего Нового времени (А. В. Марков). Естественно, такие статьи в подобном сборнике должны мыслиться как кирпичики, организуемые замыслом составителей и образующие плоть сборника в виде разбора конкретных комментаторских практик. Пожалуй, никакой типологической классификации комментариев из этих работ в сумме не складывается; но яснее вырисовываются общие черты, отделяющие рассматриваемые культурные традиции от нашей, — об этих чертах чуть ниже.

Можно выделить в текстах сборника и другой подход к изучению комментария. Он заявлен во второй программной статье, написанной Н.В. Брагинской. Мысль статьи состоит в том, что комментарий в традиционной культуре является едва ли не основным механизмом инноваций. Мы сегодня думаем о комментарии как о каком-то приложении к уже существующим достижениям, о паразитическом в какой-то степени жанре, непригодном для создания нового. Но консервативная по духу древность обычно могла представить себе возникновение нового только из старого, и в этом случае комментарий приобретал принципиально иную функцию. Так, из комментирования сценических представлений возникает, согласно Н.В. Брагинской, драма (как восточная, так и античная), из библейских комментариев — мидрашей возникает нарратив прозаического вымысла, из комментариев к философским текстам — новые философские системы (мимоходом добавляется еще один пункт: биографический роман возникает из «Новой жизни», комментария Данте к собственным стихам, с. 65). В древнем комментарии, таким образом, можно найти какие-то функции, позднее заимствованные другими практиками, и этим он прежде всего и интересен.

Такой взгляд на комментарий подхватывается в некоторых других статьях сборника то эксплицитно (А.И. Шмаина-Великанова), то имплицитно. Ю.В. Иванова во «Введении» называет одним из принципов отбора материала стремление «обнажить те их (комментаторских практик. — М.Ш.) грани, которыми комментаторские практики соприкасаются с самыми разными областями культурной, религиозной, гражданской жизни обществ античности, Средневековья и раннего Нового времени» (с. 18). Например, в «Книге чудес святой Фиды» Бернара Анжерского комментарий обеспечивает контакт между ученой и народной культурой (статья В.В. Смирновой), в форме комментариев существуют средневековые диспуты (Т. Ренч), комментарий Жана де Жуанвиля к Апостольскому Символу, написанный для воодушевления крестоносцев, и иллюстрации к нему воспроизводят политические установки Людовика IX (О.С. Воскобойников). Наряду с высоким статусом комментирования, именно эта всепроникающая и творческая природа комментария прежде всего и выделяется как общая черта рассматриваемых в сборнике явлений, отличающая их от сегодняшних представлений о комментарии.

Действительно, предложенный Н.В. Брагинской ракурс рассмотрения комментария эвристически удобен: вы думаете, что комментарий — не подразумевающий оригинальности и новизны жанр, но поглядите, как именно в нем-то и рождается что-то новое. Правда, такое неоспоримое оправдание своего источника как раз вызывает в памяти опасения Ю.В. Ивановой: это, видимо, свидетельствует о том, что с ощущением оправданности и актуальности комментариев (и их изучения) все время связаны какие-то трудности. Есть, правда, одна статья, в которой автор, как кажется, ощущает описываемую традицию как до сих пор не ушедшую (О.А. Родионов в работе о толкованиях Никодима Святогорца на тексты богослужебного обихода). Но это исключение, которое подтверждает правило.

Если мы вернемся ко «Введению», то Ю.В. Иванова объясняет различие судеб комментария в традиционном и современном обществе следующим образом. В традиционной культуре ценное мыслится, с одной стороны, какуже данное, с другой стороны — как отделенное разрывом, чуждое и нуждающееся в истолковании и актуализации. Поэтому, когда возникает новое, оно вписывает себя в качестве актуального в отчужденное ценное и таким образом отрекается от себя, объявляет себя всего лишь пояснением к уже высказанному в авторитетном тексте. Можно добавить, что в принципе комментарии, практически не отделенные временной и культурной дистанцией от комментируемого текста, традиционным обществам все же были известны⁸. Но в целом верен и тезис о том, что все существенное в культурах, делающих комментирование центральной практикой, признаётся, если употреблять термины Гуссерля (подхваченные М.М. Бахтиным), данностью (Gebenheit), а не заданностью (Gegebenheit). Сегодняшняя же культура, ориентированная на новизну и оригинальность, привычно пренебрегает комментарием.

Эти исходные посылки, как мы уже отметили, вообще выглядят довольно неожиданно на фоне конкретных исследований. Сказать, что сама идея комментария сейчас непопулярна, вряд ли было бы верно. В статье Н.В. Брагинской разбирается семь больших западных сборников статей по комментарию, вышедших между 1990 и 2005 гг., из них шесть после 1999 г.⁹Шесть сборников за шесть лет: не скажешь, что это «заброшенная» тема. Тем не менее и Н.В. Брагинская, и Ю.В. Иванова приходят к выводу, что разработанность темы в мировой науке невысока. «Ни всеохватной истории комментария, ни даже полноценной истории развития его форм и жанров в Европе пока не существует», — пишет Иванова (с. 17). Это, конечно, правда. Но почему тогда повышенное внимание вызывает, скажем, комментирующая интертекстуальность?

С одной стороны, существует ли общая история интертекстуальности, тоже сложно сказать (вероятно, безграничен сам материал); с другой стороны, даже осмысляя аллюзионный художественный текст как комментарий, ученый, видимо, с гораздо большей вероятностью обратится к такому художественному тексту, а не к чистому комментарию, где все на поверхности: «настоящие» комментарии читаются реже. Идея интертекстуальности также, в сущности, подразумевает, что все нужные смыслы уже под рукой¹⁰. Но этот подход невольно ориентирует нас на новации, которые легко обнаруживаются и при этом вовсе не стремятся превратиться в служебный комментарий. Хотя рецензируемый нами сборник имеет дело с комментариями в прямом смысле слова (а не с комментариями, которые мы можем «вычитать», скажем, из «аллюзий» в античной ученой поэзии), авторы сборника предпочитают удерживать внимание на не совсем правильных комментариях, которые вроде комментируют авторитетный текст, но на самом деле порождают нечто оригинальное.

Но если мы найдем в современном комментарии в собственном смысле этого слова много новой информации и мыслей, не имеющих отношения к комментируемому тексту, мы, скорее всего, решим, что это плохой комментарий. Представьте себе, например, что в тексте мимоходом упоминается крокодил (скажем, «Своей судьбы родила крокодила»), а комментатор начинает рассказывать, где водятся крокодилы, чем они питаются, какие выделяются виды крокодилов и т.п. Такого рода комментарий явно изменяет своей основной идее¹¹. То есть ослабление интереса к «настоящим» комментариям можно объяснить тем, что современному исследователю в комментарии интересно то, что для настоящего комментария является недостатком.

Получается, сборник пытается объяснить, что именно с древним комментарием «не так». Именно в изучении вопроса «на дистанции», предмета в его непохожести на нам известное, видимо, и лежит концептуальное ядро проекта. Этот подход, в общем-то, не нов для отечественной науки о литературе. В построении сборника чувствуется, в частности, влияние трехчленной схемы «смены типов художественного сознания»¹² от архаического к классическому в самом широком смысле и потом (только в конце XVIII в.) к романтическому сознанию (об этом слова Ю.В. Ивановой: «Решающий удар по престижу комментаторской практики нанесла романтическая культура. Вместо автораавторитета <…> теперь возникают автор-гений, творение гения…», с. 15).

Количество неточностей, которые могут ввести читателя в заблуждение, невелико. Так, не вполне корректно утверждение Ю.В. Ивановой и С.А. Степанцова (с. 154, примеч. 19): Августин, скорее всего, не считал популярную в античности этимологию «lucus» от «lux» ложной¹³. П.Б. Михайлов (с. 410 и след.) неточно переводит «he˜kata Graphe˜n pragmateia» («наука по Писанию») как «евангельское учение», причисляя тем самым к Евангелию ветхозаветные нравоучительные книги Притч, Екклезиаста и «Песни Песней». Также упрощением мы считаем утверждение А.В. Маркова (с. 454), что знаменитый итальянский филолог греческого происхождения Лев Аллаций производил атетезы на основании стиля произведений, в то время как его западноевропейские коллеги в том же XVII в. судили об аутентичности текстов по анахронизмам. Многие тексты, ошибочно приписанные античным писателям, было бы невозможно атетировать только на основе реалий. Например, Анри Этьенн стал сомневаться в аутентичности приписывавшейся Гомеру «Войны мышей и лягушек» именно на основании языка, а его приемный сын Исаак Казобон (старший современник Аллация) ссылался на стиль в доказательство того, что «История Августов» написана одним человеком и только приписана разным авторам¹⁴.

Как же так, действительно, вышло, что в изучении комментаторских традиций как раз новым, по-видимому, является шаг к установлению дистанции? Почему его до сих пор не сделала мировая наука о комментариях? Проблема в том, что такой науки, в общем-то, и нет. Существует история литературной критики, но она, насколько нам известно, не пыталась выделить комментаторскую деятельность саму по себе и выстроить общую ее историю. Существуют спорадические обращения к комментариям как к текстам, имеющим самостоятельную ценность, со стороны специалистов по разным древним культурам. Но как раз наделение объекта самостоятельной ценностью чаще всего имплицитно подразумевает некую его особую актуальность. Иначе зачем специально изучать именно этот текст? Изучают, например, комментарии, в которых содержатся интересные даже сегодня интерпретации текста, философские или литературно-теоретические концепции, которые и сегодня можно воспринимать как самостоятельные полноценные системы, просто комментарии, чем-то похожие по своему функционированию на сегодняшние интерпретативные практики¹⁵. Но при таких посылках, действительно, невозможна история комментария. Конечно, историку тоже хочется выбрать какой-то выделяющийся материал, говорящий что-то не совсем обычное о рассматриваемой на дистанции культуре, не замыкающийся просто на обычном комментировании: отсюда отмеченный нами интерес авторов сборника к «инновациям», оправданию текстов и смыканию с другими явлениями культурной жизни. И все же это не то же самое, что актуальность. Правда, статья Н.В. Брагинской называется «Комментарий как механизм инноваций в традиционной культуре и нетолько» (курсив наш). Но автор оставляет без пояснений, призывает ли она увидеть потенциальный механизм инноваций и в современном комментарии. Скорее эту фразу надлежит воспринимать как побуждение к размышлению. Может быть, и во всем сборнике возможно увидеть некую скрытую интенцию в виде предложения поразмыслить о том, как роль комментария в обществе изменилась и что мы имеем в итоге.

В различных «исторических поэтиках» самые важные изменения в литературе описываются обычно не напрямую, а через противопоставление предшествующему этапу. В них всегда остается эллипс, самое существенное нужно домыслить. В этом ценность и настоящего сборника. Конечно, это не «историческая поэтика» комментария. Не все выбранные тексты центральны для истории комментирования, не все типичны. Цель сборника была скорее в том, чтобы «обозначить отдельные ее (истории комментария. — М.Ш.) моменты» (с. 17). В этом свете он и является новым и достойным внимания словом, которое можно рекомендовать всем заинтересованным в проблемах интерпретации и понимания людям.

Блок статей подготовлен Александром Марковым

____________________________________________________________

1. Если использовать удобное и, в общем, корректное противопоставление Жана Старобинского (Cтаробинский Ж. Отношение критики / Пер. с фр. С.Н. Зенкина // Старобинский Ж. Поэзия и знание: История литературы и культуры / Сост. С.Н. Зенкин. М., 2002. Т. 1. С. 22—30), критика как критика текста перестала доминировать и уступила центральное место критике как критике смысла.
2. Цит. по: Графтон Э. От полигистора к филологу (как преобразилась немецкая наука об античности в 1780— 1850-е годы) / Пер. с англ. С. Силаковой // НЛО. № 82. 2006. С. 70 (цитата взята из: Müller M.F. My Autobiography. N.Y., 1901. Р. 126).
3. Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук / Пер. с фр. В. Лапицкого // Деррида Ж. Письмо и различие. СПб., 2000. С. 352.
4. Показательно название статьи одного из лучших американских специалистов по латинской поэзии: «Лучший читатель Вергилия? Комментарий Овидия к этимологической игре Вергилия» (O’Hara J. J.Vergil’s Best Reader? Ovidian Commentary on Veriglian Etymological Play // The Classical Journal. Vol. 91. 1996. P. 255—276). Выходит, лучший читатель — комментатор? И лучший поэт — комментатор? Некоторые термины современного литературоведения также, кажется, подразумевают нечто подобное: «ссылка» (reference), «александрийская сноска» (Alexandrian footnote) и т. п.
5. См.: Pasquali G. Arte allusiva // Pasquali G. Pagine stravaganti. Firenze, 1968. Vol. 2. P. 275—282; Princeton Encyclopedia of Poetry and Poetics. Princeton, 1965 (статья «Allusion»).
6. См., например, статью лидера постмодернистской латинистики 1990-х на эту тему: Fowler D.P. Criticism as Commentary and Commentary as Criticism in the Age of Electronic Media // Commentaries / Ed. by G. Most. Göttingen, 1999. P. 426—442.
7. Хроника конференции опубликована в: Воробьева Е., Иванова Ю., Лещенко П. Международная конференция «Комметарий в культуре: история и современность» (Москва, ИГИТИ ГУ-ВШЭ, 11—12 апреля 2006 г.) // НЛО. № 80. 2006. С. 421—426; часть материалов публиковалась в: Arbor mundi. Вып. 14. 2007. С. 9—252.
8. Так, первые комментарии к римским поэтам, по-видимому, появлялись через относительно небольшое время после публикации текстов; комментарий М.-А. Мюре к «Любовным стихам» П. Ронсара вышел уже через год после их первого издания; существовали автокомментарии, как уже упоминавшаяся «Новая жизнь» Данте.
9. Les commentaires et la naissance de la critique litteraire: France / Italie (XIV^e—XVI^e siècles) / Prés. par G. Mathieu-Castellani et M. Plaisance. P., 1990; Commentaries / Ed. by G. Most. Göttingen, 1999; Le Commentaire entre tradition et innovation / Publ. sous dir. de M.-O. Goulet-Cazé. P., 2000; The Classical Commentary: History, Practices, Theory / Ed. by R.K. Gibson, C.S. Kraus. Leiden, 2002; Der Kommentar in Antike und Mittelalter: Beiträge zu seiner Erforschung / Hgb. von W. Geerlings, C. Schulze. Leiden, 2002; Der Kommentar in Antike und Mittelalter: Neue Beiträge zu seiner Erforschung / Hgb. von W. Geerlings, C. Schulze. Leiden, 2003; On Renaissance Commentaries / Ed. by M. Pade. Hildesheim, 2005.
10. Чтобы было понятнее, можно вспомнить борхесовский образ вавилонской библиотеки.
11. В предисловии к каталогу серии «Литературные памятники» (Гаспаров М.Л., Гришунин А.Л., Михайлов А.Д., Птушкина И.Г. Предисловие // Литературные памятники 1948—1998: Аннотированный каталог. М., 1998. С. 22— 23) рассказывается несколько курьезных историй о жалобах на чрезмерный объем комментариев в изданиях серии. Но у этого есть и серьезная подоплека: в принципе читатель действительно может с полным правом ждать, что прокомментировано будет именно то и только то, что ему нужно, иначе комментарий производит впечатление грузной массы «многознания». Точно так же в разработанных текстологических традициях текст, сохранившийся в большом количестве рукописей, никогда не сопровождают приведением всех вариантов, иначе в этой массе по большей части бесполезного материала просто невозможно будет ориентироваться. Угроза развития изданий классических текстов в сторону такого непомерного разбухания критического аппарата стала реальной в XVIII — начале XIX в., и стемматический метод Карла Лахмана, основанный на «элиминации» большей части рукописей, был во многом реакцией на эту проблему.
12. См.: Аверинцев С.С., Андреев М.Л., Гаспаров М.Л., Гринцер П.А., Михайлов А.В. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994. С. 3—5, статья исходит из идеи изучения «эволюции поэтического сознания и его форм», принадлежащей еще А.Н. Веселовскому (Веселовский А.Н. Из введения в историческую поэтику (вопросы и ответы) // Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 2004. С. 53).
13. Ср.: Maltby R. A Lexicon of Ancient Latin Etymologies. Leeds, 1991. (статья «Lucus»).
14. Grafton A. Forgers and Critics: Creativity and Duplicity in Western Scholarship. L., 1990. P. 80—81.
15. Например, один автор интересуется комментаторами Аристотеля потому, что видит в их взглядах самостоятельные и оригинальные философские системы, к которым стоит отнестись всерьез (Sorabji R. The Philosophy of the Commentators 200—600 AD. L., 2004); другой пишет про комментарий Сервия к Вергилию потому, что видит в нем целостную систему теоретико-литературных взглядов, небезынтересную и сегодня (Dietz D.B. Historia in the Commentary of Servius // Transactions of the American Philological Association. Vol. 125. 1995. P. 61— 97); третий интересуется комментарием де ла Серды к тому же Вергилию потому, что тот реагирует в комментарии на события своего времени, как, с точки зрения автора статьи, должен поступать и сегодняшний ученый (Laird A.Juan Louis de la Cerda and the Predicament of Commentary // The Classical Commentary: History, Practices, Theory / Ed. by R.K. Gibson, C.S. Kraus. Leiden, 2002. P. 171—203); если взять более старый пример, А.Э. Хаусмен (M. Annaei Lucani Belli civilis libri decem / Editorum in usum ed. A.E. Housman. Oxonii, 1926) периодически цитирует схолии IX в. к Лукану, потому что считает, что схолиасты в соответствующих местах понимали текст правильнее, чем издатели Нового времени. 

http://www.nlobooks.ru/rus/magazines/nlo/196/1791/1818/